— И теперь ты хочешь забрать меня к отцу, — сказал он.

— Ты должен ответить за свои преступления.

— Он не станет меня казнить. Мы оба это знаем.

— Действительно, — согласился Сангвиний. Ему внезапно пришла в голову новая возможность. Он раз за разом прокручивал ее в голове, прежде чем понял, что это не просто мечты. Мысль появилась не как внезапная вспышка, а словно солнце, медленно встающее из-за горизонта. Это была надежда, рожденная во тьме, закаленная в отчаянии, тонкая, как лезвие ножа... Но как же она могла послужить делу света! Она могла стать настоящим спасением.

Среди всей лжи и манипуляций Мадаила скрывалась правда. Выбор был. Можно было изменить судьбу. Вопрос в том, только ли на Давине представлялась такая возможность.

Сангвиний решил испытать свою идею.

— Отец тебя не убьет, — сказал он. — Я думаю, что надо бы, но ты прав. Он не станет.

— В тюрьме будет очень скучно, — прошипел Кёрз. — Мне будет не хватать наших бесед.

Сангвиний пропустил издевку мимо ушей.

— Отец может поступить еще хуже, — продолжил Ангел, внимательно следя за выражением лица брата. — Он может тебя простить.

Удар попал в цель. Маска презрения, за которой прятался Кёрз, исчезла. Вернулось беспокойство. Глаза, неподвижные, как у рептилии, расширились, как будто видели место, где судьба может разветвиться. В буре эмоций, которые воплощались в микроскопических подергиваниях лицевых мышц Ночного Призрака, Сангвиний увидел гнев и сомнения. Он увидел ужас, который его мятежный брат испытывал при мысли о том, что Вселенная на самом деле не такая, какой он представлял ее. Что все то, во что он так истово верил, может оказаться ложью. И наконец, Сангвиний увидел то, что хотел, — самую редкую эмоцию, которая могла мелькнуть в глазах Ночного Призрака. Он увидел надежду.

Именно это ему и было нужно. Ангел получил свое подтверждение.

Он толкнул Кёрза в стазисную капсулу. Ночной Призрак упал в нее и беспомощно замер.

— Он может тебя простить, — повторил Сангвиний. — Но я не могу. Ты не можешь получить еще один шанс. Я не позволю. Продолжай верить в свою судьбу. Ты получишь то, чего хочешь. Я не повезу тебя к отцу.

— Но и убить меня ты не сможешь. Я умру от рук досланного им убийцы.

— Я и не собирался. Я выброшу твою капсулу в космос. Убийца найдет тебя, когда придет время. Может, через несколько тысяч лет.

Надежда навеки исчезла с лица Кёрза, и на ее место пришел какой-то особенный ужас.

— Ты говоришь, что судьбу изменить нельзя, — продолжил Сангвиний. — Да будет так. Твоя судьба должна быть такой, как ты говоришь.

Ангел отступил на шаг и нажал на клавишу в боковой стенке капсулы, активируя поле. Кёрз замер в безмолвном крике.

Сангвиний отвернулся от брата и двинулся к двери, но открыл ее не сразу. Прежде чем взглянуть в глаза Азкаэллону или кому-либо из своих сыновей, он вспомнил о своей судьбе и надежде.

Он встретится с Хорусом на борту «Духа мщения». Ангел принял неизбежность этого. Но еще он понял, что судьбу можно изменить. Может, был еще один выбор, меняющий пути, просто его должен был сделать кто-то еще.

Хорус — это не Кёрз. Он не мог утратить все свое благородство, и Сангвиний постарается воззвать к этим остаткам былой славы. Он прошел через Дельфос и победил. Он спасет Хоруса. Копье, сразившее Неделимого и пробившее брешь в Гибельном шторме, еще не сломано. Его свет рассеет грядущую тьму.

Примарх протянул руку к дверям, готовый встретиться с Кровавыми Ангелами. Он принял решение, и открытый путь сиял перед ним. Он пройдет по нему и спасет своих сынов от Черной Ярости.

Дверь со скрежетом отворилась. Лязг металла о металл был необычно высоким. Эхо от него прокатилось по коридору, словно отзвук еще не прозвучавшего крика.

Послесловие

Когда я садился за «Гибельный шторм», у меня в голове крутились послесловие Дэна Абнетта к «Забытой империи» и его слова о том, как эта книга стала самой сложной из всех, что он писал о Ереси Хоруса. Дэн — очень мудрый человек, и мне тоже нередко приходилось испытывать схожие чувства. Каждая книга сложна по-своему, и «Проклятие Пифоса», мой первый роман в цикле, не стал исключением. Но, хотя действие в нем происходило почти сразу после крупной значимой битвы (одной маленькой заварушки на Истваане V), сюжет был относительно изолирован от основных событий серии (на тот момент, разумеется), да и персонажи все были новые.

С «Гибельным штормом» дела обстояли иначе. Мне достались не просто уже известные и прописанные герои — сами примархи! Сразу четверо. На пороге переломного момента всей войны. Плевое дело, ага. И задача передо мной стояла не только подхватить сюжетные нити предыдущих произведений, не перепутав их, но и отдать должное как самим персонажам, так и авторам, которые работали с ними до меня. А учитывая, чем все должно закончиться для нашей «большой четверки», я хотел устроить им достойные проводы.

Но трудностям всегда сопутствует азарт — они неотделимы друг от друга, и в этом весь интерес. Когда мы с Лори Голдингом впервые сели поговорить об этой книге и он рассказал, какова цель истории, да, меня охватило чувство азарта. Раз у нас намечается поворотный момент, события должны быть масштабными, и мне захотелось придать всему вокруг соответствующий размах. Как я уже, кажется, упоминал ранее, одним из самых привлекательных аспектов вселенных Warhammer 40,000 и «Ереси Хоруса» для меня является их монументальность, грандиозность, героичность. Я поставил себе цель написать эпизоды, которые будут отражать это, одновременно укладываясь в общую тему романа.

Она нашлась почти сразу. Чтобы добраться до Терры, примархам нужно победить Гибельный шторм. Сангвиний снова подвергнется искушению — на этот раз в месте, где пал Хорус. Мне казалось, что Гибельный шторм должен быть не просто стихийным бедствием, но метафорой, а роман представлялся мне историей о разных соблазнах. Каждый примарх должен столкнуться с собственным Гибельным штормом. Однажды Сангвинию уже удалось побороть искушение в романе «Где ангел не решится сделать шаг», но мне показалось что ему придет еще одно испытание. Два искушения Ангела отражают два проклятия, лежащие на Кровавых Ангелах. Одно уже едва не уничтожило легион в прошлом, а второе притаилось, чтобы вырваться на свободу в будущем. И если физические проявления трудов Мадаила (вернее, последствия его путешествия) оказались столь циклопическими, то и более тайные части демонического плана должны вести к катастрофам аналогичного масштаба. Соответственно, и Лев, и Робаут Жиллиман должны были столкнуться с искушением и оказаться на краю пропасти. Я собирался не только рассказать о могуществе Губительных Сил, но и в очередной раз подчеркнуть трагедию Хоруса и остальных павших примархов.

Я помню, с каким упоением читал первые романы «Ереси Хоруса», как восхищался многогранностью падения магистра войны и тем, как оказалось, что мечта Императора всегда была утопична, с самого начала обречена на неудачу и окружена слепотой и тьмой. Но тут возникает еще один вопрос, который я также попытался затронуть на этих страницах: какова роль свободной воли в колоссальной трагедии Империума? Действительно ли судьбу нельзя изменить? Эта тема лежит в основе парадоксальности образов Сангвиния и Кёрза. Нам, читателям, уже известно, что произойдет дальше, но мы сами находимся вне представления, мы в зрительном зале. А каково будет актерам на сцене, если им приоткроется грядущее? Знание будущего не помогло Эдипу избежать судьбы, вот и Конрад мрачно наслаждается неизбежностью кончины. А Сангвиний, возможно, принадлежит к той же несчастной породе героев вроде Макбета или Джейка Гиттеса из «Китайского квартала», кто знает о будущем ровно столько, чтобы попытки предотвратить катастрофу ее только приближали. И из этого вытекает следующая мысль: насколько каждый из примархов ответственен за собственное падение? Держа в голове все эти вопросы, я хотел через Сангвиния (и к огромному ужасу Кёрза) исследовать переменчивость фатума.